В каких источниках содержится информация о творческой истории романа

Предыстория романа

«Преступление и наказание» создало в 1865—1866 гг. Но вместе с тем это и итог многолетних, более ранних размышлений Достоевского. Из его писем к А.Н.Майкову и М. М. Достоевскому мы знаем, что еще на каторге в творческом сознании писателя складывалась «большая окончательная … повесть» (письмо А. Н. Майкову от 18 января 1856 г.). Замысел ее сменился рядом других романических замыслов, оставшихся неосуществленными или осуществленными по условиям жизни и писательской работы Достоевского 1850-х и начала 1860-х годов лишь в урезанном виде по сравнению с первоначальными, более широкими планами. Как можно думать, сюжет «Преступления и наказания» вобрал в себя множество элементов из этих более ранних, в свое время не осуществленных замыслов.

О том, что одна из центральных идей романа вполне сложилась уже к 1863 г., свидетельствует дневник А. П. Сусловой. Здесь под 17сентября 1863 г. А. П. Суслова, находившаяся в это время вместе с Достоевским в Италии, в Турине, сделала следующую запись: «Когда мы обедали (в гостинице), он (Достоевский), смотря на девочку, которая брала уроки, сказал: „Ну вот, представь себе, такая девочка с стариком, и вдруг какой-нибудь Наполеон говорит: «Истребить весь город»». Всегда так было на свете».

Эта запись — первое документальное свидетельство, вводящее нас в круг основных философских идей будущего «Преступления и наказания». Однако к творческой работе над романом и к обдумыванию его сюжета Достоевский обратился позднее. Мурашова, О.А. Тема греха и наказания, или “Психологический отчёт одного преступления”. Литература в школе. — 2006. — №9. — С. 25-28

Существенным этапом на пути, приблизившим автора к «Преступлению и наказанию», явилась работа над «Записками из подполья». Трагедия мыслящего героя-индивидуалиста, его горделивое упоение своей «идеей» и поражение перед лицом «живой жизни», в качестве воплощений которой в «Записках» выступает прямая предшественница Сони Мармеладовой, девушка из публичного дома, образ которой в «Записках», однако, не несет еще той глубокой философско-этической нагрузки, какую несет образ Сони, — эти основные общие контуры «Записок» непосредственно подготавливают «Преступление и наказание».

Следующее известное нам звено в истории разработки замысла «Преступления и наказания» — план романа «Пьяненькие», задуманного в 1864 г. Единственная дошедшая до нас заметка к нему — в записной книжке 1861-1864 гг.

Еще в 1847 г. в «Петербургской летописи» Достоевский писал о «жажде деятельности» и об отсутствии для нее предварительных условий как о характерном для русского послепетровского общества болезненном явлении. Эта тема получила дальнейшее развитие в статьях Достоевского периода «Времени», где разъединение в России образованного общества и народа после петровской реформы стало для Достоевского центральным трагическим узлом русской жизни. Она же должна была явиться одной из основных и в романе «Пьяненькие». В наброске в нему говорится, что упадок «нравственности» в России связан с отсутствием «дела» уже 150 лет, т. е. со времен Петра I.

В июне 1865 г. Достоевский предложил задуманный роман издателю «Санкт-Петербургских ведомостей» В. Ф. Коршу и в «Отечественные записки» А. А. Краевскому. Он писал Краевскому 8 июня: «Я прошу 3000 руб. теперь же, вперед за роман, который обязуюсь формально доставить в редакцию „Отечественных записок» не позже первых чисел начала октября нынешнего года. Роман мой называется „Пьяненькие» и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч. — Листов будет не менее 20, но может быть и более. За лист 150 руб. … (За «Мертвый дом» я получал в «Русском мире» и во «Времени» по 250 р.)». А. А. Краевский ответил 11 июня отказом — ввиду отсутствия у редакции денег и большого запаса беллетристики. Корш еще раньше, 5 июня, написал сразу два письма, личное и официальное, — также с фактическим отказом.

Не подлежит сомнению, что Достоевский предлагал ещё не написанную, да вряд ли и начатую вещь. Почти одновременно с обращением к А. А. Краевскому он писал председателю Литературного фонда Е. П. Ковалевскому, ходатайствуя о 600 рублях до 1 февраля 1866 г. и рассказывая о своей тяжелой работе по журналу «Эпоха» после смерти брата: «… за этими трудами я не успел написать почти ни строчки. Я начал теперь одну работу, за которую могу взять деньги только осенью. Окончить эту работу как можно скорее необходимо, чтоб начать, получив деньги, уплату долгов».

Возможно, Достоевский делал, как обычно, записи к роману в записной тетради первой половины 1865 г., впоследствии утраченной. Об этой потере он сообщал 9 мая 1866 г. своему приятелю А. Е. Врангелю, прося напомнить сумму прошлогоднего долга: «…записную книжку мою я потерял и помню мой долг приблизительно, но не точно».

2 июля 1865 г. Достоевский, испытывая тяжелую нужду, вынужден был заключить условие с издателем Ф. Т. Стелловским. За то же три тысячи рублей, которые Краевский отказался выплатить за роман, Достоевский продал Стелловскому право на издание полного собрания своих сочинений в трех томах и, кроме того, обязан был написать для него новый роман объемом не менее десяти листов к 1 ноября 1866 г. Договор был кабальный, но он позволил выплатить первоочередные долги и на лето уехать за границу. Спустя три месяца Достоевский заметил в письме к А. Е. Врангелю, что он «выехал за границу, чтоб поправить здоровье и что-нибудь написать». Он добавлял: «Написать-то я написал, а здоровье стало хуже». Белов С.В. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». М., Просвещение, 1984, с. 237-245

Оставив «Пьяненьких», Достоевский за границей задумал повесть, замысел которой явился зерном будущего «Преступления и наказания». В сентябре 1865 г. он предложил ее издателю «Русского вестника» М. Н. Каткову. До этого писатель никогда не печатался в журнале Каткова. Самую мысль обратиться теперь в «Русский вестник» подала, по всей вероятности, княжна Н. П. Шаликова, писательница (псевдонимы Е. Нарекая и П. Горка), дальняя родственница Каткова. В позднейшем письме к Достоевскому (1873 г.) она вспоминала «встречу в Висбадене у о. Янышева» (тамошнего священника) и «непродолжительную, по полную искренности беседу в аллеях Висбадена».

Достоевский не сразу решился обратиться в «Русский вестник». В августе 1865 г. он еще надеялся получить аванс за повесть и за обещанные «Письма из-за границы» от „Библиотеки для чтения». Соиздатель журнала II. Н. Воскобойников (издателем был П. Д. Боборыкин) писал 12 (24) августа в Висбаден: «От редакции „Библиотеки для чтения» нельзя ждать денег раньше конца русского августа. Когда получатся, поспешу выслать их Вам, а Вас покорнейше прошу облегчить мне это либо Вашею повестью, либо Вашими письмами, а еще лучше тем и другим. Всё это было бы приобретением для нас, а для меня лично еще великою радостью… В заключение покорно прошу Вас дозволить мне прислать Вам хотя бы сто франков, до 26-го августа, если бы они скопились у нас, на что, впрочем, малонадежны». Не получив денег от «Библиотеки для чтения», Достоевский в начало сентября из Висбадена написал своему давнему знакомому (еще со времен кружка Петрашевского) Л. П. Милюкову. Письмо не сохранилось, но в воспоминаниях Милюков рассказывает его содержание и приводит цитаты: «Сижу в отеле, кругом должен, и мне грозят; денег ни гроша»; сюжет задуманной повести «расширился и разбогател». Затем следовала просьба «запродать повесть хоть куда бы пи было, но только с условием выслать немедленно 300 рублей». Милюков обошел редакции «Библиотеки для чтения», «Современника», «Отечественных записок»; везде получил отказ. Альми И.Л. Об одном из источников замысла романа “Преступление и наказание”. Литература в школе. — 2001. — №5. — С. 16-18.

Беловой текст письма Достоевского к Каткову неизвестен. Но письмо было отправлено, так как в октябре 1865 г. просимые деньги были посланы Достоевскому редакцией «Русского вестника». Позднее, в ноябре — декабре, когда в ходе работы замысел преобразился и повесть превратилась в роман, из-за размера гонорара возникли осложнения, по вначале 300 рублен аванса за повесть были высланы автору сразу. Правда, денег этих Достоевский своевременно не получил. Они пришли в Висбаден, когда писатель уже уехал оттуда, и были пересланы ему И. Л. Янышевым в Петербург.

Своему письму к издателю «Русского вестника» Достоевский придавал большое значение: в записной тетради с подготовительными материалами к роману находится его черновик. Эти несколько страниц имеют первостепенную важность для датировки начальных стадий работы и для представления о ее характере. Достоевский писал Каткову:

«Могу ли я надеяться поместить в Вашем журнале Р(усский)В(естник)» мою повесть?

Я пишу ее здесь, в Висбадене, уже 2 месяца и теперь оканчиваю. В ней будет от пяти до шести печатных листов. Работы остается еще недели на две, даже, может быть, и более. Во всяком случае, могу сказать наверно, что через месяц, и никак не позже, она могла бы быть доставлена в редакцию „Р(усского) В (естни)ка». Альтман М.С. Достоевский. По вехам имён. М., 1975, с. 67-68

Идея повести не может, сколько я могу предполагать, ни в чем противоречить Вашему журналу; даже напротив. Это — психологический отчет одного преступления. Действие современное, в нынешнем году. Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, но шатости в понятиях, поддавшись некоторым странным, „недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решил разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты. Старуха глупа, глуха, больна, жадна, берет жидовские проценты, зла и заедает чужой век, мучая у себя в работницах свою младшую сестру. „Она никуда не годна», „для чего она живет?», „полезна ли она хоть кому-нибудь?» и т. д. — эти вопросы сбивают с толку молодого человека. Он решает убить ее, обобрать, с тем чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства — притязаний, грозящих ей гибелью, — докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении „гуманного долга к человечеству» — чем уже, конечно, «загладится преступление», если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой глухой, глупой, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете, и которая через месяц, может, сама собой померла бы. Кунарев, А.А. Родион Романович Раскольников, или Тайна “бывшего студента”. Русский язык. — 2002. — №1. — С. 76-81

Несмотря на то, что подобные преступления ужасно трудно совершаются— т. е. почти всегда до грубости выставляют наружу концы, улики и проч. и страшно много оставляют на долю случая, который всегда почти выдает виновного , ему — совершенно случайным образом — удается совершить свое предприятие и скоро, и удачно.

Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы, никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут-то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое, убили убеждения, даже без сопротивления). Преступник сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело. Впрочем, трудно мне разъяснить вполне мою мысль.

В повести моей есть, кроме того, намёк на ту мысль, что налагаемое юридическое наказание за преступление гораздо меньше устрашает преступника, чем думают законодатели, отчасти потому, что он и сам его нравственно требует.

Это видел я даже на самых неразвитых людях, на самой грубой случайности. Выразить мне это хотелось именно на развитом, на нового поколения человеке, чтобы была ярче и осязательнее видна мысль. Несколько случаев, бывших в самое последнее время, убедили, что сюжет мой вовсе не эксцентричен, именно что убийца развитой и даже хороших накл(онностей) м(олодой) человек. Мне рассказывали прошлого года в Москве (верно) об одном студенте, выключенном из университета после Московской студент(ской) истории, — что он решился разбить почту и убить почтальона. Есть еще много следов в ваших газетах о необыкновенной шатости понятий, подвигающих на ужасные дела. (Тот семинарист, который убил девушку по уговору с ней в сарае и которого взяли через час за завтраком, и проч.). Одним словом, я убежден, что сюжет мой отчасти оправдывает современность.

Само собою разумеется, что я пропустил в этом теперешнем изложении идеи моей повести весь сюжет. За занимательность ручаюсь, о художественности исполнения — не беру на себя судить. Мне слишком много случалось писать очень, очень дурных вещей, торопясь, к сроку и проч. Впрочем, эту вещь я писал не торопливо и с жаром. Постараюсь, хотя бы для себя только, кончить ее как можно лучше».

Совсем не касаясь того, что составляло особенную трудность в работе — поиски нужного тона, художественной формы, Достоевский подробно определил в письме содержание и главную идею повести. «Психологический отчет» о преступлении, которое родилось под воздействием современных «недоконченных идей», и о нравственном раскаянии преступника, убедившегося таким образом в несостоятельности этих идей, — таков основной смысл повести. В ней не предполагался еще на этой стадии работы тот огромный социальный фон, какой присутствовал в замысле «Пьяненьких» и вошел в роман «Преступление в наказание» с линией Мармеладова. Названия повести в письме нет; поскольку запись ее начала в тетради утрачена, оно остается нам неизвестным. Возможно, в ту пору его еще не было. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Л., 1972-1990, т. 7, с. 387-399

Кроме письма к Каткову, сохранились два сентябрьских письма к А. Е. Врангелю со свидетельствами о работе над повестью. 10 (22) сентября, рассказывая о бедственном своем положении и прося в долг 100 талеров, Достоевский писал: «Надеялся я на мою повесть, которую пишу день и ночь. Но вместо 3-х листов она растянулась в 6, и работа до сих пор не окончена. Правда, мне же больше денег придется, но во всяком случае раньше месяца я их не получу из России. А до тех пор? Здесь уже грозят полицией. Что же мне делать?» Через шесть дней, в письмо от 28 сентября 1865 г., Достоевский благодарил Врангеля за присланные деньги, рассказывал про письмо к Каткову и про свою работу: «А между тем повесть, которую я пишу теперь, будет, может быть, лучше всего, что я написал, если дадут мне время ее окончить. О друг мой! Вы не поверите, какая мука писать на заказ».

На этом исчерпываются эпистолярные и мемуарные свидетельства, относящиеся к первому — заграничному — периоду работы. Наиболее cущественная, внутренняя, творческая ее сторона раскрывается авторскими рукописями. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Л., 1972-1990, т.7, с. 410-412