Какими свойствами воздействует искусство на человека

По моему мнению, это вполне естественный процесс.

Издавна людей вдохновляла и окружающая природа вокруг, и другие люди (нередко донельзя харизматичные), и течение собственной жизни. Этому необходимо найти выход через творчество, поскольку всё держать в себе не получится, так или иначе.

Когда же начинаешь изучать теорию какого-либо раздела искусства, который ближе всего по духу, собственное самовыражение отдельно взятого человека эволюционирует, становится искуснее и изощрённее.

Таким образом, через изучение и путём проб и ошибок, приходит мастерство и святая возможность отразить всё вокруг (по умолчанию и себя) на продуктах своей деятельности через то, что лучше всего получается делать. Все с чего-то начинают 🙂

Таким образом, искусство есть логичная реакция на окружающую действительность. И когда говорят, что Бог создал нас по образу и подобию своему, подразумевается не буквальное значение — мы, как и он, творцы по сути своей. Этого у нас не отнять.

Философия и искусство — два различных способа познания мира и самосознания человека. Можно говорить о них как о принципиально противоположных инструментах, можно как о взаимно друг друга дополняющих. Искусство обычно предстает как способ интуитивного проникновения в неизведанное с воплощением этой интуиции в художественном образе. Философии свойственна опора на рациональное размышление и логику. Для искусства более свойственно слияние человека с миром, а для философии — рефлексивная или критическая позиция человека к миру.

Искусство и философия не исчерпывают собой культурный ландшафт. Полюсами этого поля можно считать религию и науку, в которых ответственность за знание принадлежит высшему существу или объективной истине. Однако, между этими полюсами есть некоторая неизведанная зона, в которой человек пытается решить наиболее общие вопросы, неподвластные другим формам знания, и в которой ответственность за эти действия он берет на себя. Именно в этой зоне существуют искусство и философия.

Невозможно провести строгую границу между этими способами осмысления человеком своего места в мире. Философии также свойственна интуиция, но только интеллектуальная, тогда как для искусства характерна интуиция чувственного восприятия. Нельзя утверждать, что искусству категорически противопоказана логика. В своих авангардных формах искусство становится рефлексивным и критическим. И вообще, на протяжении истории культуры философия и искусство — не противники, но союзники. Многие философские исследования ссылаются на художественные произведения, как на иллюстрации. Искусство нуждается в философском осмыслении как конкретных произведений, так и художественных методов. Искусство можно рассматривать как практику философии, а философию как теоретический аппарат искусства.

Однако бывало и так, что некоторые идеи выглядели как способ умалить значение союзника. Когда в конце 18-го века философ Александр Готлиб Баумгартен придумывает слово «эстетика» (чувственно воспринимаемое), то делает это с благородной целью — дать возможность «философам не без громадной пользы проникать также в те искусства, которыми могут быть усовершенствованы низшие познавательные способности, заостряться и применяться более благоприятным образом на благо мира». Эстетика была призвана как новый инструмент разума, расширяющий его познавательные способности, позволяющий ему рассудочно проникать в области, которые недоступны логике. Таким образом, искусство становилось чем-то второстепенным, зависимым от старшего брата. Да и сама эстетика среди философской иерархии, как правило, занимает последнее место. Перечисляя философские дисциплины, сначала называют онтологию и теорию познания, затем логику, антропологию и этику, и только потом эстетику. И вообще эстетические проблемы с точки зрения, например, онтолога являются второстепенными, так что он их часто относит к маргинальному знанию.

Эту позицию уже в 20-м веке, а точнее в 1969-м году, активно критикует художник Джозеф Кошут. Он говорит, что между искусством и эстетикой как учением о красоте некритически установлена связь. Поскольку эстетика призвана «заниматься мнениями о восприятии мира вообще», то совершенно необходимо возникают критерии качества восприятия (красота, вкус). Соответственно, классическая философия была призвана обсуждать классическое искусство: «В прошлом одним из ответвлений функции искусства была ценность последнего в качестве украшения (декорации). Поэтому любая разновидность философии, имевшая дело с «красотой» (а, следовательно, и со вкусом), неминуемо была вынуждена обсуждать и искусство. Из такой «привычки» возникло представление о наличии концептуальной связи искусства и эстетики, что не соответствует истине». То есть получается, что некоторая маргинальная часть философии косвенным образом занимается искусством. Но Кошут критикует даже не эту позицию, а всю философию вообще — «большинство современных философов на самом деле весьма немногим отличаются от историков философии. Это своего рода библиотекари Истины. Складывается впечатление, что сказать больше нечего». Основная идея Кошута заключается в том, что философия неспособна более выполнять когнитивно-методологическую функцию (функцию познания и поиска методов познания). Эту функцию теперь призвано выполнять искусство.

Тем не менее, искусство и философия, безусловно, были и будут дополняющими друг друга инструментами самосознания человека. Особенно это проявляется в ключевые моменты смены регистра культуры. Переход от классической культуры к модернизму сопровождался тем, что радикальные философские идеи и художественные образы оказали серьезное влияние на социальные отношения и политику. Модернистские утопии сначала появились в философии, литературе и искусстве и только потом было несколько попыток реализовать их на практике, что выразилось в создании нескольких тоталитарных государств с утопической метанарративной идеологией. Это привело к многочисленным трагедиям. Жертвы 20-го века колоссальны. В послевоенное время регистр культуры меняется, — тема покаяния, искупления и защиты от утопической идеологии становится важнейшей. Литературный жанр антиутопии, начиная с середины 20-го века, необычайно популярен — это попытки предупредить, защитить от необдуманной стратегии.

Взаимодействие искусства и философии в этот момент очевидно. Ключевые идеи постмодернизма сначала появились в теории архитектуры (Чарльз Дженкс) и только потом были этически осмыслены как состояние культуры, защищающейся от агрессивных модернистских идеологий (Жан Франсуа Лиотар). «Спасти мышление после Освенцима» — вот одна из благороднейших целей, которые искусство и философия решали вместе.

Сейчас мы оказываемся в новой уникальной ситуации, когда литературные и философские антиутопии становятся учебником для власти. Как когда-то власть позаимствовала утопические идеи художников, теперь она успешно заимствует антиутопические художественные стратегии для реализации нелепых идей, самозащиты и самооправдания. Постмодернизм, который был гуманистической культурой избавления от модернистских утопий, становится тоталитарной властной стратегией, в которой этика — объект манипуляций.

И вновь слово за искусством и философией. Как защищаться на этот раз? И как потом защищать придуманное от новой кражи?

velikanov.ru)

Есть ли смысл ходить ногами? Допустим, «нет», и тогда что?

Искусство рационализировалось всю свою историю — в формальном смысле, с того момента, как появилась концепция рационального, то есть от досократиков и далее. В неформальном — хз, но рисунки пещеры Шове выглядят слишком системными чтобы не быть рационализированными. Это не то, что мы делаем или не делаем, поскольку у нас есть выбор, это просто то, как оно происходит. Даже тот факт, что рационализация не должна быть при этом редукционной — вытекает, опять же, из самих принципов рационального.

С редукцией как таковой проблемы, разумеется, возникают, но это не столько проблемы рационализации, сколько проблемы выборки. Отчасти поэтому попытки составить единую теорию эстетики ни к чему конечному не приводят — в прошлом это прокатывало путём исключения искусства целых эпох и континентов, а сейчас приходится признать, что всего просто слишком много. Хрен подведёшь это всё под одну систему. Даже постструктуралисты вон за полвека не разобрались, а заверения ура-когнитивистики звучат как повторение попыток взвешивания души в момент смерти.

Всё это происходит потому, что искусство — это динамическое и недеконструируемое понятие. Само употребление этого слова не даёт как-то рационализировать стоящую за ним практику. Так что, говоря об искусстве, можно говорить только либо о зафиксированной истории, либо об искусстве в смысле просторечном, в котором и овощное рагу может быть искусством.

Что, в свою очередь, не делает теорию чем-то бессмысленным. Восемнадцатый век невозможно понять без Лессинга, девятнадцатый без Раскина, двадцатый без Гринберга. Когда Се Хэ говорит о живописи как о движении костей — это настолько же легитимный способ проникновения в восточный канон, как и поход по музям.

К тому же, теория читается не для того чтобы поставить в этом вопросе какую-то точку — читатель 21-го века так скорее всего и думать-то уже не способен — сколько для того, чтобы приобщиться к великому диалогу, начатому ещё до начала оседлой жизни.

Теории есть что к нему прибавить.