Какие виды сказок содержатся в сборнике афанасьева

413

Из тридцати губерний, украинские — из трех (Полтавская, Харьковская, Черниговская), белорусские — из одной (Гродненская губерния).

Как в 40-х, так и в 50-х и 60-х годах вопросы о том, от кого записывать устные произведения и какие из них считать подлинно народными, не сходили со страниц печати. Демократическая фольклористика в лице Белинского и Добролюбова придерживалась того мнения, что подлинно народными могут считаться лишь те произведения, которые непосредственно и по возможности точно записаны в народной среде, прежде всего со слов крестьян. Этому же принципу следовал и Афанасьев. В рецензии на сборник Е. А. Чудинского (1864) он отмечал как существенный недостаток то, что под рубрикой «народные русские сказки» издатель поместил некоторые явно заимствованные или переделанные литературные произведения; текст же сказок изложил «без удержания народного склада и оборотов», языком «челяди, цивилизующейся около бар или самих издателей». Пора бы собирателям поэтических созданий народа, — писал Афанасьев, — обращаться не к дворовой челяди, а к настоящим, истым поселянам, которые, не мудрствуя, лукаво, сберегли предание в несравненно большей свежести149.

Афанасьев не ограничивался только собиранием и публикацией сказок, но и ставил перед собой задачу их изучения. При подготовке второго издания комментирование и систематизация сказок осуществлялась им на основе мифологической теории, которой он с увлечением следовал. Начиная с 1-го выпуска (1855) и кончая последним — 8-м (1863), сборник сказок Афанасьева довольно оживленно обсуждался в печати150. Мнения о нем на всем протяжении издания были разноречивы. И это естественно, поскольку наука о фольклоре, принципах его научного собирания и издания в то время находилась в начальной стадии. Как и от кого записывать сказки, каким образом их издавать — эти вопросы по-настоящему встали перед русской научной общественностью только с появлением 1-го выпуска сказок Афанасьева. Некоторые отзывы на сборник, особенно на первые его выпуски, свидетельствовали об очень наивных, путаных и ошибочных представлениях самих рецензентов на сказку вообще

414

И труд Афанасьева, и в то же время содержали требования к собирателю, которые он при всем желании не мог выполнить из-за неразработанности вопроса. Такова, например, рецензия в «Северной пчеле», подписанная «К. П.»151.

Ознакомившись с книгой Афанасьева, автор рецензии пишет, что еще раз теряет «надежду исполнения давнего желания грамотных людей». По его словам, составитель «не дает себе отчета в том, чего желает и добивается русская публика, понимающая может быть также неясно, однако же верно, с свойственным ей чутьем (чтоб не сказать: тактом, инстинктом), чего можно и должно требовать от сборника русских сказок». Очевидно, от имени этой «русской публики» и выступает рецензент. Отрицая за русской сказкой богатство творческой фантазии, он считает неправомерным заниматься поисками, как это делает Афанасьев, ее сходства с арабскими, итальянскими и немецкими сказками: «Сближать русские побасенки о лисе с эпическими созданиями других народов об этом предмете, все равно, что сравнивать щепку с мачтовым деревом». Рецензент решительно подвергает сомнению самый способ избрания сказок Афанасьевым. Почему он безусловно «доверяет невеждам, со слов которых записывались сказки? Разве какая-нибудь нянька больше проникнута русским чувством, нежели грамотей, составлявший списки для лубочных изданий?» И заключает: «Деревенские мужики и бабы не в состоянии рассказывать ничего, и напрасно было бы надеяться на них».

Впрочем, не такого рода отзывы определяли атмосферу вокруг сборника Афанасьева. И здесь главная заслуга прежде всего принадлежит таким видным ученым и общественным деятелям, как Ф. И. Буслаев, А. Н. Пыпин, А. Н. Добролюбов, И. И. Срезневский, Ф. Г. Устрялов, А. А. Котляревский, О. Ф. Миллер. Их положительная оценка сборника на разных этапах его издания сыграла важную роль в успешном завершении его полного издания. Она, несомненно, окрыляла и воодушевляла Афанасьева на продолжение и завершение начатого большого и сложного дела.

Особенности сборника сказок Афанасьева, отмеченные в рецензиях на выпуски первого издания, обычно учитывались в последующих работах фольклористов (Пыпин, Савченко, Ю. Соколов, Азадовский и др.). Критическая мысль рецензентов касалась главным образом приемов работы Афанасьева над текстами, принципа их отбора и способа группировки в сборнике, содержания научного аппарата. Текстологическая работа Афанасьева и связанный с ней отбор сказок для печати затрагивался почти в каждой рецензии. В какой степени и нужно ли вообще вмешиваться в фольклорный текст редактору-издателю? Что и как отбирать из записей сказок для печати? — Вот вопросы, в решении которых даже у ведущих ученых того времени не было единства взглядов.

Ф. И. Буслаев в отзыве на 1-й выпуск предлагал некоторые сказки, «подновленные грамотниками, и довольно неудачно, кажется, лучше бы не печатать до времени, пока не случится услышать их в настоящем народно-русском

415

Рассказе. Тогда не нужно будет издателю брать на себя тяжелой ответственности в тех исправлениях, которые он решился делать в слоге некоторых сказок. Песни и сказки и без того пострадали, переходя от поколения к поколению. Зачем же еще налагать руку на вековую работу целого народа?»152

Если Буслаев отстаивал неприкосновенность сказочного текста, не допуская даже каких-либо исправлений в слоге, то А. Н. Пыпин, напротив, задачу редактора видел не только в исправлении стиля сказки с целью устранения всего, «в чем выражается произвольная манера одного человека», но и в составлении сводных текстов. «Собиратель, — писал он, — имеет целью достигнуть до нормального вида произведений и поэтому не должен дорожить тем, что прибавлено только одним лицом. Его не должна останавливать и разрозненность предания; если критический такт удовлетворяет его, что в двух отдельных рассказах или песнях он слышит отрывки одного целого, он имеет возможность соединить их: это не будет личным произволом, и новые поиски, конечно, подтвердят его догадку»153. Внутренне полемизируя с Пыпиным, О. Миллер отводил упреки в адрес Афанасьева в том, что тот, отбирая для печати тексты, не проявлял подчас разборчивости, и подчеркивал необходимость сохранения в целостности вариантов для такого издания, где на первом плане стоят интересы науки154.

Мысли о значении вариантов, которые отстаивал О. Миллер, в современной фольклористике давно стали общепринятыми. Можно утверждать, что и Афанасьев в основном придерживался их при работе над сборником сказок. Однако, как показали исследователи, делал он это не без некоторых отступлений и колебаний. Возможно, что появись статья О. Миллера не в 1866 г., по завершении первого издания «Народных русских сказок», а на 10 лет ранее, в 1856 г., т. е. вместе со статьей Пыпина, колебания и отступления Афанасьева, вероятно, не были бы значительными.

Архив Афанасьева до нас не дошел. Однако сохранившаяся небольшая часть рукописей сказок в архиве ВГО позволила путем сличения их с печатными материалами выяснить, хотя далеко не полностью, характер текстологической работы Афанасьева. Большинство его поправок относится к языку и стилю сказок, причем степень их внесения в отдельные тексты весьма неравномерна155.

Прибегал ли Афанасьев к составлению сводных текстов, следуя настойчивым советам Пыпина, — на этот вопрос сохранившийся материал точного ответа не дает. Печатание текстов, полученных от Даля в 1860 г., Афанасьев начал с 4-го выпуска, и именно с этого выпуска стали появляться

416

Обширные и обстоятельные по изложению сказки без обозначения места записи, что и дало основание Е. А. Грузинскому, а вслед за ним С. В. Савченко, Ю. М. Соколову и другим исследователям право предположить, что Афанасьев, возможно, составлял сводные тексты. И все же мы не можем со всей точностью указать все тексты, которые подвергались существенной редакторской обработке.

Уже с появлением 1-го выпуска сборника составителю ставилось в упрек, что в расположении материала он не придерживался какой-либо системы. Одним из первых этот упрек совершенно обоснованно отверг Ф. И. Буслаев, отметивший, что время для какой бы то ни было классификации сказок еще не пришло, поскольку сначала их надо выявить и издать. То же самое в свое оправдание должен был высказать и Афанасьев, в предисловии ко 2-му выпуску первого издания156.

К классификационной схеме, которая легла в основу второго издания «Народных русских сказок», он пришел по окончании печатания заключительного 8-го выпуска первого издания и отзыва о нем О. Ф. Миллера.

Разделяя предположение С. В. Савченко, Ю. М. Соколова и других исследователей о влиянии схемы мифолога Ореста Миллера, обнародованной в этом отзыве, на группировку сказок во втором издании, мы все же не исключаем того, что Афанасьев в какой-то мере мог опираться и на более ранние опыты в этой области — И. И. Срезневского (30-е годы), И. М. Снегирева и П. А. Бессонова (60-е годы). Во всяком случае, схема Миллера использовалась им осторожно и не механически. Афанасьев, например, отказался от твердого обозначения отделов, ввиду невозможности подвести большое количество сказок под определенные жанровые рубрики.

Классификационная схема Афанасьева (сказки о животных, волшебные, новеллистические, сатирические, бытовые анекдоты) с незначительными дополнениями и уточнениями и поныне практически используется советскими фольклористами.

Критическая оценка сборника Афанасьева касалась также его научного аппарата. Как общий недостаток первого издания отмечалось отсутствие предметного и других указателей, что безусловно затрудняло пользование его обширными материалами157. Не совсем удобно располагались комментарии (в конце каждого выпуска). Следуя рекомендациям Котляревского, Афанасьев во втором издании отнес их в отдельную четвертую книгу.

Подчеркивая насыщенность комментариев фактическим сравнительным материалом, критики вместе с тем отмечали неправомерность рассмотрения образного содержания сказок под углом зрения мифологической теории. О крайностях применения Афанасьевым мифологического метода писали даже такие видные ученые мифологической школы, как О. Ф. Миллер и А. А. Котляревский. Так, Миллер объяснял увлеченностью собирателя

417

его стремление «видеть миф там, где его едва ли можно искать при теперешнем виде сказки»158. Он же наставлял Афанасьева, кроме мифологических, давать и другие объяснения, — историко-этнографические («в сказках есть и свои бытовые черты»)159.

Именно неудовлетворенность научным аппаратом прозвучала в статье, появившейся без подписи на страницах «Современника». Автором ее был Н. Добролюбов. «Сборник г. Афанасьева, — говорилось в ней, — превосходит другие по своей полноте и по точности, с какою он старался придерживаться народной речи, даже самого выговора, но и сборник г. Афанасьева не восполняет того недостатка, который как-то неприятно поражает во всех наших сборниках. Недостаток этот — совершенное отсутствие жизненного начала»160. Жизненность, утверждал Добролюбов, «заключается в самом факте, поставленном в связь с окружающей его действительностью». В сборнике же Афанасьева факт, по его мнению, рассматривается изолированно от действительности и потому в нем видны лишь «некоторые черты действительно народной жизни», разобрать которые «чрезвычайно трудно под новым написанием досужего книжника… Нам никто из собирателей и описывателей народного быта не объяснил, в каком отношении находится народ к рассказываемым им сказкам и преданиям… Поэтому нам кажется, что всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку»161.

Принципиальные требования, выдвинутые Добролюбовым с революционно-демократических позиций, выходили далеко за пределы критики «Народных русских сказок» и носили программный характер. Афанасьев не мог их выполнить не только в силу своей приверженности к мифологической теории, но и потому, что в отличие, например, от своего современника И. А. Худякова, представлял особый тип собирателя, почти целиком и полностью находящегося в зависимости от своих корреспондентов.

В широком плане начало выполнению этих требований комплексного социально-психологического и фольклорно-этнографического исследования было положено только советскими фольклористами.

Сам Афанасьев относился к рецензиям на «Народные русские сказки» весьма взыскательно и в письме к Де-Пуле от 12 ноября 1859 г. выразил неудовлетворенность суждениями большинства рецензентов: «По поводу издания моего «Сказок» я уже довольно начитался разных статей, основанных на совершенном незнакомстве с этими вопросами и с трудами немецких ученых. Можно и должно исключить только статьи Пыпина, действительно прекрасные и дельные. При такой обстановке работать не

418

Слишком приятно, и, чтобы нравственно отдохнуть, надо было взяться, хотя на время, за что-то другое, и я взялся за историю литературы»162. Афанасьев в данном письме имел в виду свою работу над монографией «Русские сатирические журналы 1769—1774 годов», которую завершил и издал в 1859 г.

За четыре года до этого, когда вышел только первый выпуск сказок Афанасьева, академик И. И. Срезневский писал ему: «Нельзя ли вместе с этим изданием для ученых печатать сказки и для детей — голый текст, литературным правописанием, с переводом слов не общепринятых (под строкою) и с выпуском тех сказок, которые детям читать некстати?»163. Три года спустя Срезневский напомнил об этом Афанасьеву в другом письме: «Заслуга ваша, повторяю старую песню мою, была бы еще более, если бы вы не забыли и деток наших»164. На то, что изданные Афанасьевым сказки имеют воспитательное значение, «а дети слушают их охотнее всех нравственных рассказов и повестей», обращал внимание собирателя в 1856—1858 гг. Н. А. Елагин (брат П. В. Киреевского)165.

Афанасьев не остался к этому равнодушным, но мечту о создании детского сборника смог осуществить лишь после издания всех восьми выпусков «Народных русских сказок» — во второй половине 60-х годов. В сборник «Русские детские сказки» он включил 29 сказок о животных, 16 волшебных и 16 бытовых сказок из своего основного собрания. Всего 61 текст. На пути издания этого сборника возникли серьезные препятствия со стороны цензуры. Об этом Афанасьев сообщал в письме к М. И. Семевскому: «В последнее время вздумал я издать несколько избранных сказок из моего сборника с картинками для детей, но встречаю такие ничем необъяснимые затруднения со стороны цензуры, что хоть бросай дело»166.

Когда сборник сказок для детей уже вышел в свет, в 1870 г., член совета министерства внутренних дел П. А. Вакар, возглавлявший цензурный комитет, сделал представление в ведомство печати и указал, что 24 сказки этого сборника, т. е. почти половина его, вредны по содержанию: «Чего только не изображается в них, не говоря уже о главной основной идее почти всех этих сказок, т. е. торжества хитрости, направленной к достижению какой-либо своекорыстной цели, в некоторых проводятся олицетворенные возмутительные идеи, как, например, в сказке «Правда и кривда», в которой доказывается, что «правдою на свете мудренно жить, какая нынче правда! За правду в Сибирь угодишь…»167. Вакар нашел книгу вредной «по тому влиянию, которое она может иметь на восприимчивый ум детей, и в особенности между простолюдинами» и предложил

419